Приходит время, когда все будет связано со всем в Cеть, наделенную новым типом интеллекта. Такую систему можно также назвать цифровым социализмом, пишет польское издание Polityka.
Технический прогресс ускоряется — такое впечатление может сложиться, когда гоняешься за очередными новинками электронных компаний. Прошло едва десять лет от начала эры смартфонов, и все время Apple, Samsung и меньшие игроки впихивают своим клиентам все новые — очевидно, что лучшие — модели. На этом фоне формируется сетевая инфраструктура, делающая то, что каких-то несколько лет назад было доступно только для состоятельных фирм. Например, непосредственная трансляция какого-то события — сейчас это может себе позволить каждый владелец смартфона с услугой быстрой передачи данных и аккаунтом на Facebook, YouTube или Twitter.
Изменения, обусловленные развитием технологии обработки информации, укладываются в некую модель — или же является просто набором случайных процессов, инициированных в независимых друг от друга лабораториях? Кевин Келли, внимательный обсерватор мира техники и медиа, сотворец "Wired", флагманского журнала цифровой революции, не имеет сомнения: развитие техники не является случайным, а правит им внутренняя логика, исходящая из законов природы, которым, собственно, подчиняется проектирования объектов техники. Поэтому, по его мнению, такие инновации, как интернет — как "сеть, состоящая из меньших сетей и охватывает целый мир" — были неизбежны, как неизбежна была телефония, то есть "пересылка голосовых сообщений на большие расстояния с помощью электрических импульсов".
Зато невозможно было предусмотреть конкретных форм развития интернета и появление айфона. Келли, анализируя историю техники и то, что происходит в лабораториях сейчас, решил очертить важнейшие цель-тренды, которые формируют будущее человечества. Детали этого будущего мы, очевидно, не знаем, но независимо от человеческого выбора, техника силой автономной логики будет следовать путями, что их американский визионер описал в книге "Неизбежно. Как умные технологии изменят наше будущее".
Келли указывает 11 трендов изменений, которые мы уже ощущаем, и которые будут усиливаться и, взаимодействуя между собой, приведут где-то лет через тридцать к цивилизационному перелому. Представить его последствия нам не хватает воображение, а потому мы пытаемся справиться, употребляя аттракционные понятия. Сейчас особенно модным в языке футурологов понятием является singularity, по-нашему — особенность, то есть разрыв. Что это произойдет, никто не сомневается: продолжается дискуссия о характере этого явления. Будет ли он заключаться в триумфе искусственного интеллекта над человеком? Или же проявится в менее радикальный способ, когда возникнет мирный симбиоз человека с техникой и на землю придет новый тип глобального разума?
Келли напоминает: мы, фактически, просто приближаемся к видениям, которые десятки лет назад презентовали Джордж Уэллс и Пьер Тейяр де Шарден. То, что они осмыслили и представили, оказалось неизбежным в техническом смысле.
Уже в данный момент мы наблюдаем такие изменения, как функционирование в состоянии непрерывной трансформации — все меньше товаров и услуг имеет завершенную форму, все чаще они приобретают характер процесса. Автомобиль как вещь уходит в историю, становясь частью сетевой системы обеспечения мобильности, в которую также попадают велосипеды, микроавтобусы и другие соединенные между собой объекты.
В результате такого сочетания, за которым стоит телеинформативная инфраструктура, процессы. Нашу деятельность в сети сопровождает когнификация, то есть все большая поддержка искусственным интеллектом. В мире информационной гипертрофии, возникающей из-за практически нулевые средства копирования и пересылки цифровых сокровищ, мы определенным образом возвращаемся к максиме Маршалла Маклуена, который говорил в 60-х годах XX века, что "медиа является коммуникацией". Теперь все чаще коммуникация — конкретное произведение: фильм, текст становятся медиа, циркулирующие в сети, где в рамках очередного тренда — ремикс — мы достраиваем очередной смысл.
Переход от завершенных состояний к процессам, сопровождается переходом от культа собственности парадигмы доступа и открытости и сотрудничества к все боле густой общественно-технической сети. Это открывает дорогу к реализации оптимальной – с точки зрения логики сети — организации общественно-экономической жизни: социализма. Если же, по мнению Келли, развитие техники заранее детерминированно, то о неизбежности общественной эволюции уже с такой уверенностью сказать нельзя. Социализм цифровой эры становится реальным и возможным, но не неизбежным. Так же можно себе представить другую эволюцию, связанную с нарастанием общественно-экономических неравенств.
Те из читателей, кто несколько старше и с детства помнит рассказы о неминуемом приближении наших домов к пылесосам с атомными реакторчиками и другими подобными бытовыми приборами, которые должны изменить мир в перспективе конца XX века, будут смотреть на уверенность Келли с подозрением. Эту подозрительность усиливает комсомольский энтузиазм не так молодого, наконец, автора, когда он пускается во все тяжкие в своих фантазиях и описывает, как будет выглядеть умная одежда и умные дома. Этими фантазиями он заслоняет то, что в книжке действительно вдохновляет и является важным, а что раньше мощно сформулировал Уильям Уильям Гибсон, главный автор литературного течения киберпанка: будущее есть здесь, только неровно розложенное. Иначе говоря: мы уже в омуте изменений, которых часто не понимаем, поэтому не можем разглядеть и понять их последствий.